Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]
— Я уже прикинул, кого можно привлечь к этой работе, — ответил Косарев. — Осталось согласовать. Как только согласую, назову вам фамилии, титулы и ранги… Какие вопросы вы собираетесь ставить?
— Первый — о достаточности представленных материалов и необходимости эксгумации, второй — о причине смерти, третий — о том, соответствует ли этой причине рассказ Брагина о картине смерти жены.
— Приемлемо. Только второй вопрос сделайте первым. Он основной. И не тяните с постановлением!
Я засел за составление этого документа, а Косарев тем временем полностью укомплектовал комиссию. Когда он сообщил мне ее состав, я чуть не подпрыгнул от восторга: доктора наук, кандидаты, доценты, профессора! С такими не поспоришь!
Закон не обязывал меня знакомить Ладьиных с постановлением о назначении экспертизы, но я решил сделать это — пусть знают, кому она поручена, какие вопросы поставлены. Мне важно было сделать этот шаг открыто, не таясь, и заодно понаблюдать за их поведением…
Ладьины приехали ко мне, как прежде, вместе. Они с удовлетворением приняли сообщение о назначении судебно-медицинской экспертизы. Я дал им постановление и видел, как по мере ознакомления с ним их лица мрачнели. Наконец, Елизавета Ивановна не выдержала:
— Вы сомневаетесь в необходимости эксгумации?
— Она будет сделана, — ответил я, — если эксперты дадут заключение, что без нее не обойтись.
Ладьины переглянулись, но промолчали. Спорить им было не о чем. А мне захотелось спросить, почему они так настойчиво добиваются эксгумации? Вспомнив, однако, их версию, я отказался от этого намерения и задал другой вопрос — бывали ли они в медицинской академии и роддоме, когда там лежала Наташа, встречались ли с лечившими ее врачами?
— Какая чушь! — возмутилась Елизавета Ивановна. — Это вам Брагин сказал? Сидеть бы ему надо, а вы его держите на свободе, да еще слушаете.
Поставив свою подпись под постановлением, она сухо попрощалась и вышла из кабинета. За ней последовал Виктор Павлович.
Теперь надо было набраться терпения и ждать… Я хотел заняться другими, более простыми делами, но помешал прокурор.
— Кого вы обидели? С кем испортили отношения? — спросил он, пригласив меня к себе в кабинет.
— Вроде бы ни с кем, — ответил я, опешив.
— Неправда, — продолжал настаивать прокурор, — кто-то очень недоволен вами… Вот, полюбуйтесь…
С этими словами он подал мне распечатанный конверт, я заглянул в него, достал письмо и по его внешнему виду понял, что это анонимка. Текст письма был лаконичен: «Мы, жильцы дома, в котором умерла Брагина Н. В., возмущены волокитным и необъективным следствием. Дело ведется так, чтобы его закрыть, а убийцу оставить на свободе. Его должен вести другой следователь, этот подкуплен убийцей…» Текст был выполнен печатными буквами и не отличался какими-нибудь индивидуальными особенностями. Я смотрел на письмо, мысленно перебирая людей, которых допрашивал. Брагин? Отпадает автоматически. С Ладьиными вроде бы не ссорился. Лузгина? Неожиданно мое внимание привлекло жирное пятно, желтевшее в нижнем правом углу листа, и я вспомнил, что аналогичное пятно видел на анонимке, которую отдали мне Ладьины при нашей первой встрече. Что это значит?! Неужели они исходят из одного источника? Я осмотрел конверт. На почтовом штемпеле четко просматривалась буква «М». Это означало, что письмо отправлено Из района, в котором живут Ладьины, — из Московского. Неужели они авторы? Мои подозрения усилились, когда я позвонил в почтовое отделение и узнал его адрес. Он на один дом не совпадал с адресом Ладьиных…
Подозрения требовали проверки, и я избрал для этого самое верное средство — обыск, решив закрыть глаза на неминуемое обострение отношений с Ладьиными. Этот обыск оказался одним из самых сложных в моей практике. Квартира Ладьиных, состоявшая из двух комнат, была заставлена, забита не только их собственным имуществом, но и вещами, вывезенными из квартиры дочери.
— Зачем вы перетащили все это к себе?! — спросил я Ладьиных, наглотавшись пыли. — Кто дал вам право распоряжаться вещами дочери?
— Мало ли что могло с ними случиться, — ответила Елизавета Ивановна, оправдываясь.
— Так ведь вы же замок свой врезали!
— Ну и что? Замки теперь не помеха. А кто позаботится о будущем нашего внука? Брагин?
Елизавета Ивановна старалась казаться спокойной. Виктор Павлович, напротив, заметно нервничал. Стоя у окна, он поглядывал то на улицу, то на меня и беспрестанно поправлял расческой пробор на голове. Рядом с ним, на подоконнике, лежал какой-то засаленный блокнот. Не заглянуть в него напоследок было бы грешно. Я взял блокнот, отогнул обложку и сразу увидел за ней лист с жирным пятном и печатными буквами… Все последующие листы выглядели так же: это были черновики…
Мне было слышно, как Елизавета Ивановна прошептала супругу:
— Где ты опустил письмо?
— У дома… — растерянно ответил тот.
— Крретин! — процедила она сквозь зубы.
Потратив на обыск несколько часов, я унес с собой только этот блокнот, но разве этого было мало? Виктор Павлович провожал меня до лестничной площадки. Поминутно вытирая о брюки свои потные ладони, он повторял:
— Гражданин следователь, к чему готовиться, а?
— Скоро узнаете, — отвечал я.
— И все из-за этого перстня, будь он неладен. Поверьте, я был против…
Мне удалось избавиться от него, только войдя в кабину лифта и захлопнув дверь. Я надеялся продолжить разговор с ним завтра, но судьба распорядилась иначе. Утром никто в квартире Ладьиньгх телефонную трубку не снял, а когда я приехал на место, чтобы выяснить, в чем дело, соседка сказала мне, что еще вчера вечером видела их выходящими из квартиры с туго набитыми сумками. Это было похоже на бегство…
Я продолжал ждать заключения комиссионной судебно-медицинской экспертизы, работая над другими де-’ лами. И вот в один прекрасный день мне позвонил Косарев:
— Приезжайте, заключение готово.
Бросив все занятия, я помчался в лабораторию. Леонид Александрович положил передо мной довольно толстую стопку исписанных на машинке листов, я взял ее и по привычке прочитал последнюю страницу. Эксперты единодушно констатировали, что смерть Натальи Викторовны Брагиной наступила от острой сердечной недостаточности, обусловленной миокардитом ревматической этиологии и заболеванием щитовидной железы. Повторное исследование трупа они считали нецелесообразным. Дальше они указывали, что картина смерти Брагиной Н. В., описанная ее мужем, характерна для смерти от острой сердечной недостаточности. Для нее, как и для смерти от удушения, характерна также синюшность кожных покровов лица. Что же касается «отпечатков пальцев» на шее, то, по всей видимости, это были трупные пятна.
Вот так заключение! Что бы сказали о нем Ладьины?! Убийство отвергнуто начисто, причина смерти та же, только обоснована она теперь капитально. И все-таки зачем Ладьины добивались эксгумации трупа дочери, подтасовывая доказательства, поливая грязью честных людей? Ведь они знали, что его повторное исследование не подтвердит их версию об убийстве… Значит, у них была другая цель…
Пытаясь проникнуть в замысел Ладьиных, я вспоминал все встречи с ними, особенно ту, последнюю, в их квартире… Тогда, провожая меня до лифта, Виктор Павлович говорил о каком-то перстне… Почему он раньше молчал о нем? Почему я тогда же не забрал его в прокуратуру и не допросил? Какое отношение этот перстень имеет к делу? Теперь Ладьина нет, спросить некого… Может быть, Жанна что-нибудь знает?..
Я позвонил в «Интурист», и через полчаса Жанна была у меня в кабинете. Посмотрев на нее, я невольно улыбнулся:
— Где вы отдыхали?
— В Сочи, — ответила Жанна.
— А купались?
— На Театральном пляже…
— И я там был. Как мы не встретились?
— Значит, не судьба. Но в общем-то я уже тогда чувствовала, что понадоблюсь. Вас интересует Наташа?
— Да. И ее родители. Только прошу вас: будьте до конца откровенны.
— Попробую, — пообещала Жанна и после небольшой паузы, сосредоточившись, сказала: — На мой взгляд, это были чужие друг другу люди. Наташа не раз жаловалась мне на мать. Та упрекала ее буквально на каждом шагу: не так живешь, как надо, деньги тратишь на всякую ерунду, дружишь не с тем, с кем следовало бы. Брюзжание матери Наташа переносила с трудом. Не любила она ее и за жадность. Об отце Наташа почти не вспоминала: он, по ее словам, был совершенно безлик. Всеми делами вершила мать. Происходила она из богатой семьи, имевшей до революции мельницу где-то на Псковщине. В Ленинграде мать поселилась перед войной, работала продавцом, замуж вышла во время войны за шофера из пожарной команды. Потом попалась на комбинациях с продуктовыми карточками, была осуждена. После войны на спрятанные деньги купила дачу, торговала на рынках цветами, клубникой. Жили они в достатке, но мать постоянно ругала наши порядки, нашу власть. Когда Наташа поступила в институт торговли, она сказал: «Торговое образование — дело хорошее, при любом строе пригодится…» Елизавета Ивановна была против первого брака дочери, но особенно — против второго, потому что Брагина считала нищим. После' того как Наташа все-таки вышла замуж за Степана, отношения между ними почти прекратились. Поэтому, когда во время похорон я услышала причитания Елизаветы Ивановны и увидела, как она надела на палец Наташи дорогое кольцо, я не могла поверить ни своим ушам, ни глазам…
